Павленко Петр Андреевич - Путь Отваги
Петр Андреевич ПАВЛЕНКО
ПУТЬ ОТВАГИ
Рассказ
1
Когда в часть майора Белова приезжают делегаты с подарками, артисты
или военные корреспонденты, командир, познакомив гостей с орденоносцами и
трижды, а то и четырежды раненными, вернувшимися в строй, представляет
гостям и младшего лейтенанта Малафеева.
- А вот наш самый старший младший лейтенант! - торжественно говорит
он в таких случаях.
Гости здороваются с малоразговорчивым и чрезвычайно застенчивым
человеком лет сорока, который, виновато улыбаясь, переминается с ноги на
ногу и неистово курит, пока не ухитрится куда-нибудь исчезнуть подальше от
любопытных глаз.
- Кто б мне этого Малафеева раскрыл, я б тому любого трофея не
пожалел! - жаловался командир.
- Агитационный человек этот Малафеев, - объяснял командир гостям. - И
мне б его дозарезу надо раскрыть, как таблицу умножения. А вот...
пожалуйста!.. Дзот, а не человек. Хоть с гранатой на него кидайся.
Между тем по лицу Малафеева было видно, что сам он искренне огорчен
тем, что не раскрывается, "как таблица умножения", и охотно сделал бы
приятное командиру, да просто не умеет этого.
Младший лейтенант Малафеев, шутя прозванный "самым старшим младшим
лейтенантом", потому что по летам он годился бы уж в капитаны, если не в
майоры, начал войну рядовым красноармейцем и в этом качестве сражался до
марта 1942 года. Он не проявлял ни энергии, ни храбрости, ни инициативы,
хотя был исполнителен. Взводные и ротные командиры его не любили. В
характере его преобладала та проклятая осторожность, которая, как зараза,
легко и незаметно передается от бойца к бойцу и еще более незаметно
переходит в нерешительность, в вялость и трусость.
Если в разведке возникал вопрос, продвигаться ли еще дальше, или
отходить к своим, Малафеев выдвигал предложение вернуться.
Если возникал вопрос, бросаться ли в штыки, или полежать, ведя
стрельбу из-за укрытия, Малафеев всегда был за то, чтобы полежать.
О чем бы ни шла речь у бойцов, Малафеев, как нанятый, во всех случаях
и в любой обстановке выражал нерешительность. С ним почти никто не любил
ходить на операции, требующие риска. В самом деле, что может быть хуже
"каркуна", по выражению командира роты старшего лейтенанта Сидоренкова,
который каркает по любому поводу и видит в любом положении лишь ту сторону
дела, которая ближе к собственной шкуре. Однако если рота шла в штыки,
Малафеев тоже шел. И если разведывательный патруль принимал решение
двигаться вперед, Малафеев подчинялся решению. Само собой разумеется,
верить в его выдержку никто не верил. Товарищи побаивались Малафеева - от
такого всего жди.
Восемь месяцев прожил Малафеев в своей части и стал, наконец, "самым
старым" в роте, а потом и в батальоне. Во всех подробностях помнил он
историю своей части, ее успехи и неудачи, знал по именам и фамилиям всех
убитых и раненых, даже если это были люди, проведшие в части всего
несколько дней. С его слов всегда писались в тыл письма о погибших, потому
что никто, кроме него, не способен был сохранить в памяти все
обстоятельства гибели товарищей.
Иной раз, выслушав толковое сообщение Малафеева, к которому нельзя
было прибавить ни одного лишнего слова, так оно звучало точно, дельно и
умно, командир роты Сидоренков, вздохнув и чмокнув губами, говорил:
- Эх, Малафеев... текучая твоя душа! Тебе б костыль в спину на
усиление позвоночника - и был бы ты, как тебе это сказать... был бы ты
обязательно кандидат в герои.
И он с искренним сожалением оглядывал Малафеева, решительно не
